Готовимся к ЕГЭ: Сочинение по рассказу Виктора Некрасова «Вася Конаков»

Василий
Конаков, или просто Вася, как звали мы его в полку, был командиром
пятой роты. Участок его обороны находился у самого подножья Мамаева
кургана, господствующей над городом высоты, за овладение которой в
течение всех пяти месяцев шли наиболее ожесточенные бои.

   Участок был трудный, абсолютно ровный, ничем не защищенный, а главное
с отвратительными подходами, насквозь простреливавшимися противником.
Днем пятая рота была фактически отрезана от остального полка. Снабжение и
связь с тылом происходили только ночью. Все это очень осложняло оборону
участка. Надо было что-то предпринимать. И Конаков решил сделать ход
сообщения между своими окопами и железнодорожной насыпью. Расстояние
между ними было небольшое, метров двадцать, не больше, но кусочек этот
был так пристрелян немецкими снайперами, что перебегать его днем было
просто немыслимо. В довершение всего был декабрь, грунт промерз, и
лопатами и кирками с ним ничего нельзя было поделать. Надо было
взрывать.

   И вот тогда-то – я был в то время полковым инженером – мы и
познакомились с Конаковым, а позднее даже и сдружились. До этого мы
только изредка встречались на совещаниях командира полка да во время
ночных проверок обороны. Обычно он больше молчал, в лучшем случае
вставлял какую-нибудь односложную фразу, и впечатления о нем у меня
как-то не складывалось никакого.

   Однажды ночью он явился ко мне в землянку. С трудом втиснул свою
массивную фигуру в мою клетушку и сел у входа на корточки. Смуглый
кудрявый парень, с густыми черными бровями и неожиданно голубыми, при
общей его черноте, глазами. Просидел он у меня недолго – выкурил
цигарку, погрелся у печки и под конец попросил немного толу – «а то,
будь оно неладно, все лопаты об этот чертов грунт сломал».

   – Ладно, – сказал я. – Присылай солдат, я дам сколько надо.

   – Солдат? – Он чуть-чуть улыбнулся краешком губ. – Не так-то у меня
их много, чтоб гонять взад-вперед. Давай мне, сам понесу. – И он вытащил
из-за пазухи телогрейки здоровенный мешок.

   На следующую ночь он опять пришел, потом его старшина, потом опять он.

   – Ну, как дела? – спрашивал я.

   – Да ничего. Работаем понемножку. С рабочей-то силой не очень, сам знаешь.

   С рабочей и вообще с какой-либо силой у нас тогда действительно было
«не очень-то». В батальонах было по двадцать – тридцать активных штыков,
а в других полках, говорят, и того меньше. Но что подразумевал Конаков,
когда говорил о своей роте, я понял только несколько дней спустя, когда
попал к нему в роту вместе с проверяющим из штаба дивизии капитаном. До
сих пор я не мог никак к нему попасть, подвалило работы с минными
полями на других участках, и до пятой роты как-то руки не дотягивались.

   Последний раз, когда я там был, – это было недели полторы тому
назад, – я с довольно-таки неприятным ощущением на душе перебегал эти
проклятые двадцать метров, отделявшие окопы от насыпи, хотя была ночь и
между ракетами было все-таки по две-три минуты темноты.

   Сейчас прямо от насыпи, где стояли пулеметы и полковая сорокапятка,
шел не очень, правда, глубокий, сантиметров на пятьдесят не больше, но
по всем правилам сделанный ход сообщения до самой передовой.

   Конакова в его блиндаже мы не застали. На ржавой, неизвестно откуда
добытой кровати, укрывшись с головой шинелью, храпел старшина, в углу
сидел скрючившись с подвешенной к уху трубкой молоденький связист.

   – А где командир роты?

   – Там… – куда-то в пространство, неопределенно махнул головой связист. – Позвать?

   – Позвать.

   – Подержите тогда трубку.

   Вскоре он вернулся вместе с Конаковым.

   – Здорово, инженер. В гости к нам пожаловали? – Он снял через голову
автомат и стал расталкивать храпевшего старшину: – Подымайся, друг.
Прогуляйся малость.

   Старшина растерянно заморгал глазами, вытер рукой рот.

   – Что, пора уже?

   – Пора, пора. Протирай глаза и топай.

   Старшина торопливо засунул руки в рукава шинели, снял со стены
трофейный автомат и ползком выбрался из блиндажа. Мы с капитаном уселись
у печки.

   – Ну как? – спросил он, чтобы с чего-нибудь начать.

   – Да ничего. – Конаков улыбнулся, как обычно, одними уголками губ. – Воюем помаленьку.

   – И успешно?

   – Да как сказать… Сейчас вот фриц утих, а днем, поганец, два раза совался.

   – И отбили?

   – Как видите, – он слегка замялся. – С людьми вот только беда…

   – Ну с людьми везде туго, – привычной для того времени фразой ответил
капитан и засмеялся. – За счет количества нужно качеством брать.

   Конаков ничего не ответил. Потянулся за автоматом.

   – Пойдем, что ли, по передовой пройдемся?

   Мы вышли.

   И тут-то выяснилось то, что ни одному из нас даже в голову не могло
прийти. Мы прошли всю передовую от левого фланга до правого, увидели
окопы, одиночные ячейки для бойцов с маленькими нишами для патронов,
разложенные на бруствере винтовки и автоматы, два ручных пулемета на
флангах – одним словом, все то, что и положено быть на передовой. Не
было только одного – не было солдат. На всем протяжении обороны мы не
встретили ни одного солдата. Только старшину. Спокойно и неторопливо, в
надвинутой на глаза ушанке, переходил он от винтовки к винтовке, от
автомата к автомату и давал очередь или одиночный выстрел по немцам.

   Потом уже, много месяцев спустя, когда война в Сталинграде кончилась и
мы, в ожидании нового наступления, отдыхали и накапливали силы на
Украине, под Купянском, Конаков рассказывал мне об этих днях, когда они
вместе со старшиной держали оборону всей роты.

   – Трудновато было, что и говорить. Сам удивляюсь, откуда нервы
взялись… Тогда еще, когда ход сообщения рыли, в роте было человек шесть
бойцов. Потом один за другим все вышли из строя. Немец каждый день по
три-четыре раза в атаку ходит, а пополнения нет. Что хочешь, то и делай.
Звоню комбату, а он что? – сам солдат не родит. Жди, говорит, обещают
со дня на день подкинуть. Вот мы и ждали – я, старшина и пацан, связист
Сысоев. Сысоев на телефоне, а мы со старшиной по очереди на передовой.
Постреливаем понемножку, немцев дурачим, пусть думают, что нас много. А
как атака… Ну тут нас пулеметчики и артиллеристы вывозили. На насыпи,
под вагонами, два станковых стояло и одна сорокапятка. Вот они и
работали… Но вообще, что и говорить, приятного было мало. Особенно когда
старшина на берег, на кухню ходил. Бродишь один-одинешенек по
передовой, даешь редкие очереди – много нельзя, патроны для дела беречь
надо – а сам как подумаешь, что вот ты здесь один, как палец, да в
блиндаже Сысоев с трубкой, а впереди перед тобой, метров за пятьдесят
каких-нибудь, немцев черт его знает сколько. Сейчас вот вспоминаешь,
улыбаешься только, а тогда… Ей-богу, когда старшина с берега приходил с
обедом, расцеловать его готов был. А когда через три дня пять человек
пополнения дали, ну, тогда уж ничего не страшно стало.